«Книга детства» Евгения Ступкина

Рассказы из «Книги
детства» — простые по сюжету: «Деревенька моя», «Печка-матушка», «Зимнее утро», «Новый год», «За клевером», «В пастухах», «Кино приехало», «Первый класс», «Школа», «Болонинка», «Сенокос»… Читаются они легко и с интересом. В них много подробнос-тей, достоверных деталей, характерных для жизни и быта деревни. Думается, что «Книга детства» будет полезна и для молодых, и для пожилых людей, путешествием в наше прошлое, в историю.
Автор книги Е. И. Ступкин пишет: «Эта книга рассказывает о жизни глухой тверской деревушки в трудные послевоенные годы. В ней ничего не придумано, ничего не прибавлено – я писал только то, что сохранила моя память».
«Сегодня места, где прош-ло мое детство, почти обезлюдели, заросли лесом поля. Деревню моего детства уже не возвернуть, она останется только в нашей памяти да в наших книгах».
Евгений Иванович Ступкин родился в 1947 году в деревне Поповское Краснохолмского района. Закончил начальную Болонинскую, затем Мартыновскую восьмилетнюю школу, Лисинский лесной техникум. Работал по специальности в Архангельской области. С 1974 года живет и работает в Вышнем Волочке.
Он – краевед-исследователь, издатель, коллекционер. Редактор, учредитель и издатель Вышневолоцкого историко-краеведческого альманаха – ВИКА, главный редактор издательства «Ванчакова линия», член Союза журналистов России, член Союза писателей РФ, автор шести книг.
Сегодня редакция публикует рассказы «Деревенька моя», «Болонинка» из «Книги детства» Е. И. Ступкина.

Деревенька моя

Бывший Весьегонский уезд считался в Тверской губернии глухим медвежьим углом, а наша деревня Поповское, стоящая на самой границе с Ярославской областью и отделенная десятками верст от ближайших крупных сел и поселков, получалась совсем уж дремучим затерянным местом.
Насчитывалось в нашей деревеньке всего около десятка домов, разбросанных без всякого порядка на берегу небольшой речушки Болонинки. Сразу за речкой на высокой длинной гряде большое, почти километр, село Болонино. На другом конце села, в его культурном центре, располагались начальная школа, лавка и церковь.
Болонино, вероятно, от «болоно» – так в наших местах называли шишку на голове, на месте укуса или удара, а здесь это слово обозначало «высокое место». Особенно крутой склон к речке –обрыв, на котором не росла даже трава, находился за церковью. Это постоянное место детских игр мы звали Глинницей.
Деревеньку нашу с трех сторон окружали поля, а с юга протекала Болонинка. Самой дальней от реки стояла изба бабушки Фиёны и деда Павла, а следующей – наша. Между домами располагалась общая для двух хозяйств усадьба.
Улицы, хотя бы одной, в нашей деревне не существовало вовсе. Траву в начале лета, правда только на силос, косили в самой деревне. Совсем маленьким, лет, наверное, трех-четырех, я помню уже нежилые, без дверей и окон дома: Лябин, большой, со светёлкой, стоящий через дорогу, ближе к речке; второй, напротив нашей избы, – совсем небольшой домишко бабушки Евланьи, да еще Фитилилов — недалеко от дедушки Павла. Тогда о каком-то подобии ряда еще можно было говорить, да и то с натяжкой. А когда через пару лет все эти ветхие постройки разобрали, то деревня стала такой, какой она и оставалась всё мое детство и отрочество – до 1963 года, когда после восьмилетки я уехал учиться в лесной техникум.

Болонинка

Протекавшая рядом с деревней крохотная речушка Болонинка – непременный участник многих мальчишеских дел и забот. Одна из множества ручейков, ручьев, речушек, из которых соткана Волга, как Россия – из Иванов да Марий. Пропетляв среди полей, сенокосов и небольших деревенек десяток-другой километров, наша Болонинка соединялась с другой речкой, Сёблой, – уже покрупнее, – несшей свои воды прямиком в Рыбинское водохранилище. Редко мы называли свою речку Болонинкой, обычно просто рекой: «Куда пошёл?» — «На реку...».
Вода в ней чистейшая и студёная. Хоть и брала свое начало наша речка где-то за Пыпышником, из болота, километрах в пяти от села, но летом чаще всего высыхала до самой Марфиной избы. Изба тетки Марфы стояла на самом краю села, на отшибе, и начиная от нее и до самых скотных – это примерно с полкилометра – Болонинка снова оживала от множества бьющих здесь ключей и ключиков. Всё село воду для питья брало с ключиков: кусок трубы, самодельные ступеньки по откосу берега, ольховая жердь вместо поручня... Ставишь ведро под струю, и через минуту оно полное.
Зимой на быстринках наша речка не замерзала даже в большие морозы, только заметнее становился над ней белесоватый туман да позванивали у берегов одевшиеся в прозрачный ледок травинки. А в январе-феврале, когда в сильные снегопады завьюживало даже самые быстрые перекатики, напоминало о них только негромкое журчание, доносящееся из-под сугробов.
Зато летом, особенно в сенокос, всё свободное время детвора проводила у плота – так у нас называли самодельную плотину (запруду), сооружаемую самими мальчишками из дерна и кольев. Болонинка – речка мелкая: десяток сантиметров на быстринке и по колено, редко выше, в небольших бочагах – омутинках. Для купания приходилось плотить плот – дело непростое и хлопотное. Строи-тельством плота всегда руководил кто-то из старших ребят, чаще всего Васька Писулин. Он родился еще в 41-м и был старше всей нашей мальчишечьей братии на целую войну.
Место для плота выбиралось долго и тщательно. Строительным материалом служили дерн и вырубленные из ольхи или ивняка колья. Затем каждому участнику строительства давалось задание: сколько штук кому принести дерну и кольев, сколько лопат земли бросить перед плотом. Учет велся строгий – контролировали каждый друг друга. Наказание за невыполнение «норм» или отлынивание от работы применялось одно, но высшее – отлучение от купания. Поэтому желающих пофилонить, как правило, не находилось. Сооружение и впрямь получалось солидное: высота под два метра и глубина около самого плота соответственно такая же. Плот строился так, что даже взрослому хватало места понырять и поплавать метров 30 – 40. Малышня, освобожденная от участия в строительстве, время проводила в лягушатнике – самое мелкое, сантиметров 20 – 30, место, быстро прогреваемое солнышком и представляющее собой теплую и грязную лужу.
Эксплуатировался новопостроенный плот нещадно – в жаркие дни вода не успевала отстаиваться и взбаламучивалась донельзя. Особенно вечером, когда окунуться приходили взрослые мужики. Они, кстати, не только поощряли, но частенько и помогали нам в строительстве. В деревне ведь и понятия тогда не имели не то что о душе, а даже об обычных банях. Мылись в русской печке – это зимой, а летом – речка, плот. Представляете, какое это блаженство – после длинного, жаркого, занятого сенокосом дня броситься вниз головой в обжигающую прохладу! Плаваешь, кувыркаешься, но через десяток минут губы синие, зубы стучат – выскакиваешь из воды и животом на теплый песок. Усталость как рукой снимает.
А если приходишь на плот свежим июльским утром, вода кажется теплее обычного. В прозрачной глубине видна каждая травинка, каждый камешек, на мелинке играют стайки молюшек. Перед тем как окунуться, поневоле замираешь, глядя на эту благодать.
Сегодня места, где мы в детстве проводили целые дни, уже не узнать. Все берега густо заросли ивняком и ольхой, а где нет деревьев и кустов, выше человеческого роста задичалая крапива да полынь с лебедой – редко-редко где можно подойти к берегу.
Но все равно, приезжая в родное село, я первым делом иду на ключик, умываюсь и, как в детстве — с колен, пью досыта, до ломоты в зубах студёную даже в июльскую жару воду.