Борис Полевой об А. И. Капустине

После первой заметки я стал пописывать, регулярно сообщая в газету о всяческих городских неполадках, давал зарисовки из городской жизни. Однажды я занес в редакцию очередной, тщательно переписанный на клеточной тетради, опус строк на пятьдесят на всегда волновавшую тверяков тему ледохода на Волге. Секретарь редакции, хриплоголосый, простуженный человек, не отрываясь от гранок, принял от меня мои тетрадные листки. Потом, дочитав гранку и поставив на ней штамп, поднял на меня свои мутные оловянные глаза.
- А, почтеннейший Бэ Овод! Представьте себе, сеньор, вас желает видеть редактор.
- Редактор? — упавшим голосом переспросил я. — А зачем?
- Сие, достойнейший коллега, простым смертным неизвестно. Могу, однако, заверить, что уха вам он не откусит.
«Редактор! Сам редактор!» — раздумывал я, не решаясь толкнуть вделанную в стену небольшую дверь, ведущую прямо из коридора в кабинет редактора.
«Тверская правда» в те дни по праву считалась одной из лучших, боевых периферийных газет страны. Редактировал ее бывший питерский рабочий, наборщик-линотипист Алексей Иванович Капустин — человек, влюбленный в печатное дело, тонко чувствующий газету, неиссякаемо инициативный, умеющий, как никто на моей памяти, ценить всякую добрую выдумку. Я уже много о нем слышал, скромно околачиваясь после школьных уроков в пропахшем типографской краской редакционном коридоре. Его любили и побаивались. Так зачем же я ему понадобился?
Набравшись храбрости, я толк-нул наконец дверь, В небольшой комнате, за письменным столом, на грозных, львиных лапах, который со страху показался мне просто необозримым, сидел худощавый, очень бледный человек неопределенного возраста. Его седеющая голова была как бы прорезана ровным, аккуратным пробором на две части. Кофейного цвета, очень живые глаза с удивлением уставились на пачку книжек и тетрадей, которые я, по обычаю школьников тех давних времен, носил за поясом.
- Ученик, что ли? — спросил редактор, скользнув взглядом по этим школьным атрибутам, — Гм-гм... Ну что же, писать умеешь. Получается это у тебя. Можешь писать и чаще. Но это самое, псевдоним свой брось, гм-гм! «Рыночная площадь утопает в грязи. Б. Овод». Чушь собачья. А как фамилия? Кампов. Что это за фамилия? Латинская какая-то? Не попович случайно?
Редактор поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. У него была голова английского лорда из какой-то кинокартины и большие руки рабочего с длинными сильными пальцами.
- Кампов... Кампов не годится...
- Чудно. Но Кампо — по-латински -поле. Полевой! А? Как? Полевой -чем плохо? Вот что, подписывайся-ка ты, друг милый, Полевой... Договорились? А теперь ступай в отдел информации. Там Толя Кофман — тоже ваш, с «Пролетарки» -он тебе даст настоящую тему... Тема, брат Полевой, — душа корреспонденции, без настоящей темы корреспонденция — как обертка без конфеты.
Так поговорив с первым в своей жизни редактором и получив первое редакторское поручение, закончил свою недолгую жизнь Б. Овод, ютившийся обычно на задворках четвертой полосы, и появился на страницах «Тверской правды» Борис Полевой, которого, иногда, стали пускать и на третью.
Чудная атмосфера была в «Тверской правде» в двадцатых и тридцатых годах! Коллектив, подобранный не по анкетам отдела кадров, которые тогда еще не существовали, а по способностям, по творческому тяготению, по любви к газетному делу, коллектив дружный, веселый, сплоченный вокруг своего неиссякаемо ини-циативного редактора, был отличной средой для роста.
Наш редактор не расставался со своей газетой. Он так и жил с семьей в маленькой комнатке в мезонине, над редакцией. И от сотрудников он требовал такой же беззаветной преданности журналистике, особенно от нас, от молодежи. Недоешь, недоспи, но напиши интересно.
- Любая хорошая мысль, скучно поданная в газете, также не нужна, как дурная, вредная мысль, даже если она облечена в блестящую форму. Нет, други милые, на свете ничего скучнее, чем скучная газета...
У этого недавнего питерского наборщика, не забывавшего свою былую профессию и нередко садившегося в типографии за линотип для того, чтобы под диктовку какого-нибудь репортера набрать срочную заметку, человека не очень образованного, было какое-то особое чутье на все то новое, что рождалось в стране, которая только еще приближалась к своему десятилетию.
- Зрение, особое репортерское зрение развивайте, — поучал он нас, — На аршин под землей видеть учитесь... И ухо, большевистское ухо чтобы было. Учитесь слышать, как у человека сердце бьется. Иначе разве вы газетчики? Так, пшено...
Орденов тогда журналистам не давали. Медалей и премий за журналистику не было. Но похвала этого нашего редактора много стоила. И мы все из кожи лезли вон, чтобы принести в газету что-то особенно новое, интересное, необычное.