«Оригинальный народный бунт»

Рассказ

первый

«Русская история XIX в. хранится большею частию в архивах правительственных учреждений, и изредка пополняется устными рассказами современников. К сожалению, эти рассказы не заносятся на бумагу и не попадают в печать. Историку трудно воспроизвести интереснейшие анекдоты, легенды и действительные факты, могущие прекрасно иллюстрировать переживаемое или минувшее время. Вот почему я охотно записал рассказ очевидцев об оригинальном народном бунте, бывшем в Тверской губернии в 1881 г.» — такими словами начинался очерк публициста Анатолия Ивановича Фаресова, напечатанный в начале XX в. в ежемесячном историческом издании «Русская старина». Речь в нем шла о происшествии, случившемся в Красном Холме вскоре после гибели Александра II. За отмену крепостного права и победу в Русско-турецкой войне народ именовал государя Освободителем. 1 марта 1881 г. в Санкт-Петербурге император был смертельно ранен в результате взрыва бомбы, брошенной ему под ноги членом террористической организации «Народная воля». Причину трагических событий краснохолмцы и жители окрестных деревень истолковали по-своему.

«В Весьегонском уезде существует заштатный город Красный Холм. Это огромное селение, напоминающее уездный городок с базаром и несколькими церквами. Оно населено зажиточными крестьянами и торговцами, носящими до сих пор на себе печать нравственной независимости и даже некоторой удали. Благодаря исправным платежам в государственное казначейство, население Красного Холма было всегда в самых хороших отношениях с начальством. Чем менее было у него столкновений с властью и чем более Красный Холм становился зажиточнее, тем идеальнее жители его и окрестных сел относились к царю и закону», — писал Фаресов.

Известие о гибели государя дошло до краснохолмцев с некоторым опозданием и вызвало большие пересуды. Особенно оживленными они были 25 марта, в день Благовещения, когда в город из соседних деревень съехалось много крестьян — «поторговать и Богу помолиться». Повсюду скорбели о почившем императоре. Многие винили полицию, не сумевшую сберечь Царя-Освободителя, а некоторые обвиняли господ, якобы желавших вернуть крепостное право и повелевать самодержцем.

Общее горе проявилось в том, что мужики стыдились идти в кабак и петь песни. Они приехали в Красный Холм без колокольчиков и бубенчиков, которые считались знаком веселья, ведь их подвязывают на свадьбах и на масленичных катаниях. Когда народ вышел из церкви после службы, издалека послышались звуки валдайского колокольчика лихой тройки, мчавшейся с большой дороги на главный тракт заштатного городка. Это ехал исправник — глава весьегонской уездной полиции. Он вышел из саней и отправился в гостиницу, не подозревая о том, какую смуту внес его колокольчик в скорбящую и патриотически настроенную толпу.

- Что ж это, братцы! – послышалось в разных концах площади, — царь скончался, а он, натка, с двумя колокольчиками ездит? Можно ли это допустить?

- Шесть недель не прошло, а он с бубнами на тройке…

- Ему и печали нет о царе!

Народ волновался. Кто-то крикнул так, что стоявшие рядом услыхали и подхватили:

- Да-да, запретить ему ездить с колокольчиком! Чего на него смотреть!

Кучер исправника струсил, когда толпа мужиков прихлынула к подъезду гостиницы.

- Подвяжи колоколец, — сказали ему степенно передние ряды.

- Не своя воля, братцы…

Толпа настаивала, чтобы он добровольно подвязал колокольчик к дуге, а бледный кучер нерешительно указывал рукой на окна гостиницы, где находилось начальство. Становой пристав вышел на крыльцо и, узнав, в чем дело, пошел доложить вышестоящему чину.

- Никак нельзя позволить им этого! – ответил исправник. – Как так? Мало ли чего им хочется? Позволь им эту малость, они и до большего доберутся! Сегодня не езди с колокольчиками, завтра не носи светлых пуговиц, а потом и за податями не приезжай. Да что вы, милейший, — закричал он на станового, — это настоящий бунт, разве вы не видите? Я сам выйду к ним!

- Чего собрались? – закричал он, обращаясь к толпе. – Чем вам помешал мой колокольчик? Первый раз, что ли, я езжу таким образом к вам? Ишь обступили крыльцо, куда лезете?

Народ напирал: каждый хотел слышать, что он говорит и что ответят ему передние ряды. Раздались отдельные голоса о том, что шесть недель не прошло и ездить с колокольчиками и бубнами еще нельзя.

- Что вы меня учите! – перекрыл исправник их всех своим криком. – Я знаю свои права. Полиция обязана ездить с колокольчиком.

- Не в такое время, — перебил его один из седых торговцев.

- Точно! Ты во всякое время имеешь право ездить с колокольцем, но не теперь, — подтвердили другие. — Ты знаешь ли, что с царем-то сделали? Как же так: нешто можно теперь с колокольцем или гармонией? Богу молиться надо. За грехи наши Господь допустил совершить такое дело!

Исправник горячился:

- Все это я знаю без вас и лучше вас! – остановил он мужиков. – Что вы тут бунтуете? Расходитесь. Не то дам знать губернатору!

- А! Губернатору! Мы бунтовщики, а ты кто такой?

Шипящий гул перешел в рев, и несколько рук мгновенно протянулись к погонам исправника. Тут же при одном слове «бунтовщики» несколько камней и палок полетело в стекла и рамы гостиницы. Исправник быстро ретировался и запер за собой дверь на задвижку. Народное негодование охватило всю площадь, и тысяча голосов по-своему толковала слова исправника.

- Солдатами грозил! – сочиняла народная фантазия. – Бунтовщиками называл. Он заодно с господами… Царя нашего не почитает! Полиция во всем виновата. Чего глядела? Где была?

Бабы и ребятишки присоединились к мужикам. Крепкая гостиница трещала от камней, но дверь с железными запорами держалась. Исправник и становой забились на чердак и ожидали смерти, не надеясь укрыться от народного гнева.

Однако нашелся благора-зумный мещанин, который забрался на колокольню и ударил в набат. Звуки церковного колокола отрезвили разъяренную толпу, создав у нее впечатление, будто начался пожар. Дыма нигде не было видно, однако церковный набат бил тревогу. Приезжие бросились к своим телегам, а краснохолмцы разбежались по домам. Все забыли про исправника и станового. Несчастные узники воспользовались этим и бежали, никем не замеченные.

Через несколько дней из уездного города прибыла рота солдат с офицерами, которые удивленно разглядывали совершенно спокойный торговый городок с опустевшей площадью и полуразбитой гостиницей. Жители встретили войско с хлебом-солью и по-божески рассказали, как было дело.

Правосудие не замедлило найти более или менее виновных в происшедшем, но прокурорская власть и присяжные отнеслись весьма гуманно к подсудимым, усмотрев причины событий в самых чистых патриотических намерениях «бунтовщиков». Что касается исправника, то «вся эта история так спутала его представления о бунте, что он оставил службу и сделался совершенно психически больным человеком».

Вот что рассказал А.И. Фаресову бывший мировой посредник Тверской губернии Н. М. Полторацкий. Революционно настроенный публицист назвал свою заметку об услышанном «Наша Вандея». Во время Французской революции в департаменте с таким названием вспыхнуло контрреволюционное крестьянское восстание, стоившее жизни сотням тысяч французов. С тех пор Вандея стала символом народного мятежа.

Очерк Фаресова вышел в «Русской старине» в марте 1900 года. В том же месяце с незначительными сокращениями и без названия его напечатали в столичной газете «Новое время». Затем заметку «Наша Вандея» автор, в прошлом народник, включил в свой сборник «Семидесятники. Очерки умственных и политических движений в России», который был опубликован в Петербурге в 1905 году. К тому времени с момента мятежа прошло уже почти четверть века, но тема очерка не утратила своей актуальности. Под «Нашей Вандеей» автор подразумевал не только краснохолмских «бунтарей», но и значительную царелюбивую часть народа тогдашней России.

Рассказ

второй

Тут в нашем повествовании можно было бы поставить точку. Однако не давала покоя анонимность неуступчивого полицейского. Хотелось знать его имя. Из Адрес-календаря Тверской губернии (1880 г.) стало известно, что им был Федор Арсеньевич Дрызлов. На должность весьегонского уездного исправника его перевели из Ржева, он дослужился до коллежского советника (6-й из 14-ти чинов Табели о рангах). За отличия по службе был награжден орденами Святой Анны II-й степени и Святого равноапостольного князя Владимира IV-й степени. Получал денежные премии за то, что не допускал недоимок. Для взыскания налогов Дрызлов сам ездил по уезду и беседовал с крестьянами. Говорили, будто народ его обожал. Исправник запомнился и тем, что после гибели одного из строителей высоких ледяных гор, запретил весьегонцам их излюбленную зимнюю забаву. А его дочь, Мария Федоровна Дрызлова, активно участвовала в любительских театральных постановках.

Имя исправника позволило отыскать новые сведения о краснохолмских событиях 1881 года. Рассказ об их трагической роли в судьбе Дрызлова был записан со слов его сына Павла однокашником по Череповецкому реальному училищу П. А. Сиверцевым. В «Запис-ках о городе Весьегонске» (1934 г.) последний вспоминал: «Еще в училище я слышал от Павла, что в г. Красный Холм (нашего уезда) во время Благовещенской ярмарки (25.03.) был народный бунт, и чуть не убили нашего исправника Ф. А. Дрызлова, пристава, и урядников. Народ откуда-то узнал, что будто бы цареубийцы скрывались в Весьегонске, а ис-правник знал об этом и не донес по начальству. Другие говорили, что сам исправник был подкуплен и находился в заговоре, и что сам он сейчас находится здесь, в Красном Холму, и что у всех траур, а он разъезжает с колокольчиком!..».

События развивались стремительно. Толпа бросилась к гостинице Панова, стала требовать выдачи исправника и полиции. Потом ворвалась в буфет, перепилась, разбила вдребезги поддужный колокольчик и осатанело изгрызла дугу зубами. Становой и урядник «были избиты, а исправник будто бы отсиделся в мешке за трубой. Бунт разрастался. Начали громить, базар, лавки, питейные дома… Наконец кто-то догадался ударить в набат!.. Это отрезвило толпу. Все бросились запрягать лошадей и на рысях выезжать с ярмарки. В ночь уехал исправник. На другой день были вызваны из Бежецка войска».

И далее: «Все лето 1881 г. шли допросы, доносы... Исправник ожидал, видимо, себе суда. Накануне замерзания реки Мологи и Рени (они замерзли в тот год 20 октября) он ушел утром из дома. Взял свое охотничье ружье, патронташ, собаку и, дойдя до Рени (ниже Бодачево), встал на круче отвесного берега и выстрелил себе в голову. Мертвым свалился в воду. Собака неоднократно прибегала домой и звала, но ее не поняли. Прождали ночь, и на другой день начали искать по всем лесам и берегам. Река вскоре замерзла. Одни говорили, что исправник на охоте заблудился и, возможно, где-то лежит без памяти. Такое у нас бывало и раньше. Другие говорили, что ночью его жандармы арестовали и увезли в крепость. Третьи убеждали, что в Америку уехал, даже видели, как и на тройку садился у Живней в лесу. Только весною, когда пошел лед (труп всплыл, примерз к льдине), обнаружили тело мертвого исправника. Святые отцы не хотели его хоронить, да губернатор приказал».

Без вести пропавшего Дрызлова за отсутствие на службе исключили из списка должностных лиц. На его место был определен Павел Покровский из Корчевы.

В Метрической книге

Весьегонского Богоявленского собора за 1882 г. нашлась запись о погребении Ф. А. Дрызлова. В графе о дате смерти стоит прочерк, причина смерти – «утонул». Без исповеди и приобщения погребен 24 апреля в соответствии с отношением Весьегонского полицейского управления от 22 апреля за

№ 3975. Сам этот документ вклеен в метрическую книгу рядом с записью. О самоубийстве – ни слова.

Дату гибели полицейского все же удалось установить. В «Русском провинциальном некрополе», собрании надгробных надписей на дореволюционных захоронениях, есть сведения о том, что Федор Арсеньевич Дрызлов, коллежский советник, весьегонский исправник, утонул 13 октября 1881 г. и был похоронен на соборном кладбище г. Весьегонска.

Как тут не вспомнить бессмертного классика? Не приведи Господь увидеть русский бунт…

Н. СВЕЧНИКОВА,

г. Санкт-Петербург.